Из цикла «Капельки вечности».
Из цикла «Капельки вечности».
Ёлку я ставил на Рождество.
Новый год мы встретили у мамы, в Кинель-Черкассах. А там ёлку купить не получилось. На браконьеров-ёлочников наехала местная налоговая (дело-то вроде бы правильное: ёлки продавались там со всякими нарушениями), и в результате всё это большое село осталось совсем без ёлок. Так что даже не знаю, кто там из них больше неправ. А дочь все-таки хотела ёлку.
Под напором близких я все же дождался шестого числа. Чтобы раньше срока не охватило семью предчувствие праздника. А до той поры ёлка скромно лежала на балконе, чем, наверное, смущала соседей. Почему это ёлка весь Новый год лежит на балконе? Но к моим тихим вывертам соседи уже понемногу привыкли.
Итак, наступил Рождественский сочельник. Я достал из ящика с инструментами небольшой туристический топорик. Жена принесла с балкона прошлогодний ёлочный крест. И мы взялись за работу. Вернее, работал я (вырезал топором конец ствола в размер дырки для крестовины), а Людмила держала пушистую красавицу. И радовалась тому, что видит меня наконец-то за «настоящей мужской работой». У нее вообще странное отношение к этим вещам. Работой в прямом значении она по какой-то древней традиции считает то, что делают руками. Если бы я вместо зарплаты принес домой настрелянных на нашем деревенском озере уток, это бы ее порадовало больше, чем обычный шопинг. Когда мы прошлым летом ехали с дачи и у машины проткнулось колесо, жена так радовалась, что я сам сумел его заменить (процедура, которую делает в два счета любой водитель). Невысокого же она мнения о моем «мастерстве»!
Я исправно стучал топором, и вот ёлка наконец удачно встала в дырку для крестовины. Было это не так уж просто — в лицо, в глаза всё время лезли острые ёлочные иголки. Мешали, кололись, а я не сильно на это обращал внимание, увлеченный делом. Зря!…
Посмотрел на себя в зеркало и ахнул: на роговице от укола иголкой образовался болезненный красновато-беловатый след. Приехали!
Когда ёлка вставилась в крестовину и послушно расцвела в углу квартиры, когда дочь уже поблагодарила меня за зеленую радость, я почувствовал, что с левым глазом происходит что-то неладное. Он стал слезиться и слегка прибаливать.
— Куда ты всё время торопишься?! — стала меня упрекать жена. — От этого и укололся.
А я и сам не знаю, куда тороплюсь. Наверное, на праздник. Но он ведь придет точно в срок. А пока продолжались последние тягучие часы поста.
От укола иголкой стало тревожно. Через несколько часов праздник, а тут не знаешь, что у тебя с глазом. Оно, конечно, «если глаз твой соблазняет тебя, вырви… » Но всё же Рождество мне хотелось встречать, смотря в оба.
Позвонил другу, бывшему врачу (врачи бывшими не бывают). Описал симптомы.
— Может быть, ерунда, — ответил он. — А может, не ерунда. И тогда через три часа может наступить частичная потеря зрения. Не шути с этим.
Да я и не собирался шутить. Я собирался ругаться на жизнь, на последние часы поста и на свою неумелость. Ну и на ёлку, на жену. На кого же еще ругаться? Не на себя же, и без того несчастного.
Людмила уже названивала по больницам, выслеживала дежурную.
… А ведь так хотелось мне вместе с дочерью нарядить ёлочку. Потом отдохнуть немного перед ночным Богослужением! Какое там… Не ослепнуть бы.
Рано еще мне в Гомеры.
Глаз вроде и не болел так уж сильно, но продолжал слезиться, да и вздулась ранка.
Вот такие ёлки-палки перед Рождеством…
Вскоре я вышел к машине и поехал в Глазную больницу.
Город был охвачен предпраздничной суетой. И только одному мне предстояло еще испить до донышка самые тяжелые минуты поста. Диагноз и прочее. Только бы ничего серьезного, только бы пронесло…
Вот и Глазная больница, приемный покой. В небольшом зале ожидают своей очереди человека четыре всего. Занял очередь, достал четки и попробовал молиться. Потом увидел охранника за столом и направился к нему.
— Здесь записывают? — спросил у него.
— Просто заполните вот это… — спокойно сказал он и протянул мне типографски отпечатанный листок с оставленным для заполнения от руки местом для фамилии, паспортных данных и росписи. Взял листок и повертел в ладонях. Это что еще за диво? Мелким шрифтом, как будто специально для Глазной больницы, было написано: «Согласие на обработку персональных данных».
Такие же листки я заметил в руках у всех находящихся в приемном отделении.
Сел на скамейку и стал читать. В этом небольшом листочке говорилось, что нижеподписавшийся согласен предоставить медицинским работникам право передавать всевозможным должностным лицам мои персональные данные, в том числе и такие, которые содержат врачебную тайну. А эти неназванные должностные лица получали право вести сбор, систематизацию, хранение и использование моих персональных данных. А сами данные эти включают в себя данные о состоянии моего здоровья, заболеваниях (кому интересен мой псориаз?), случаев обращения за медицинской помощью.
Вот так ёлки-палки…
Я призадумался. Сюда я пришел не щи хлебать: привел меня в эти стены несчастный
случай. И вот на допуске в кабинет врача подсовывают какую-то бумагу, в которой
я должен дать расписку-согласие неизвестно на что… Ведь на то она и тайна (пусть врачебная),
чтобы о ней посторонние не знали. А тут я сам отдаю эту тайну неким безымянным Операторам.
А если вот так же будут требовать заключить договор с нечистыми духами, или
отказ от имущества, или еще что им там в голову взбредет? Нет уж, мне эта
бумага совсем не нужна. Мне ее навязывают с непонятными целями. А я уже не в
том возрасте, чтобы подписывать что попало, почти не глядя (глаз мой слезился,
и я плохо видел, что там такое написано).
Весной в школе потребовали от меня перед экзаменами ЕГЭ у дочери дать согласие на обработку ее персональных данных. Я отказался, и это стоило мне немалых хлопот. Вроде бы, всё добровольно. Хочешь — давай согласие, хочешь - не давай. Твое право. Но только на словах. Стоило мне сказать «нет», как тут же вызвали к завучу. Потом к директору (директор отнеслась ко мне душевнее). А потом и вовсе вместе с директором поехал я к большой начальнице из городского отдела образования. То, что случилось в том высоком кабинете, могу назвать только одним словом: чиновничий гипноз. Потом я узнал, что многие родители не выдерживали и давали согласие на обработку данных прямо в том кабинете. Я выдержал этот «сеанс гипноза». Выслушал ритуальные заклинания, что ей, начальнице, «жаль мою дочь». Что я по закону «ответственен за получение образования своего ребенка». Ну и конечно про то, что «Церковь отделена от государства». Всё это говорилось строгим и вкрадчивым голосом. Выслушал это и корректно, грамотно контратаковал. Начальница оказалась не совсем безчувственная. Вскоре она уже была готова разрыдаться. После нашего разговора, я узнал потом, у нее подскочило давление и ее срочно увезли домой. Хотя наш разговор проходил внешне спокойно и, конечно же, «в правовом поле». Просто чиновник — это чиновник, человек — человек. И ей было не очень приятно осознавать себя гонительницей Православных. Иногда, мне сказали, она даже сама ходит в храм.
Единственное, о чем она попросила меня — и в чем я тоже ей отказал — это не писать в заявлении-отказе, что делаю это по религиозным мотивам. Чтобы, как она объяснила, «не дразнить гусей» из экзаменационной комиссии. Но для меня это означало бы разоружиться. Потому что сильны мы только Христом. И я написал — «по религиозным мотивам».
Дочь моя все экзамены сдала на «отлично». И никаких сложностей у нее при этом не было. Враг пугает, а решает Господь.
— Следующий! Заходите…
Я положил текст «Согласия… » в свою сумку, достал паспорт, страховой полис и пошел в кабинет врача.
За столом были две медработницы, молодой врач сидел чуть в
стороне. Он сразу почуял неладное.
— Где у вас согласие на обработку данных? — вместо «здрасьте», вместо вопроса о
том, «что болит», выпалил он. Всем нам иногда нравится немножко побыть
«полицейскими». В меру служебной необходимости, разумеется.
— Давайте я вначале вам про глаз скажу… — примирительно начал я. Но тут моя маленькая хитрость не прокатила.
— Выйдите за дверь. Придёте с заполненным свидетельством, - резко поставил меня в строй офтальмолог.
— Но почему так строго? — я все еще надеялся договориться.
Вмешалась медсестра-администратор:
— Приказ главврача — у всех брать согласие на обработку данных. Иначе нам ваш осмотр не оплатят… — несколько примирительно, как бы объясняя логику их действий, завершила она.
Но я уже пошел «в отказ». Не люблю, знаете ли, когда мне заламывают руки. Нет, я совсем не герой. И так же, как другие, втягиваю голову в плечи, когда на меня кричит начальник. Или волнуюсь, когда гаишник требует документы. Наш человек ведь всегда в чем-нибудь виноват. Увы, я не исключение…
— Ничего я не буду заполнять, — сказал ему уже твердо, не мямля.
— Тогда я вас осматривать не буду.
Пошел к выходу. Врач поднялся и как бы провожал меня к двери.
— Хорошо… Я ведь не умираю. Авось и без вашей помощи не ослепну. Хотя… кто знает, что случится со мной в течение трех часов. А вы запомните… вы сегодня отказали в медицинской помощи человеку, у которого есть паспорт и страховой медицинский полис. Выставили больного за дверь. Запомните это.
Помолчали, изучающе глядя друг другу в глаза. Что, в общем-то, даже обязательно в кабинете офтальмолога.
— Как вас зовут? — спросил я.
— Константин Николаевич. Руссков.
— Фамилия у вас замечательная. Русская… Легко запоминается.
И я уже всерьез пошел к двери.
— Подождите, — врач остановил меня у самой двери. — Посидите в коридоре. Я сейчас начальству позвоню. Спрошу, что с вами делать.
Я вышел за дверь и стал ждать. Почти спокойный. А в этот момент новый пациент расспрашивал охранника о том, данные какого документа ставить ему в соответствующей графе «Согласия». Тот буркнул ему: «Паспортные ставьте… » Пациенту тоже этот документ не нравился. Но вот не спорил же, подписывал. И мне бы так — меньше проблем. Может, так и сделал бы, если совсем было плохо с глазом. Да даже наверняка. Но сдаваться из-за царапины, да еще в самый канун Рождества… И вообще, от меня и от других пациентов хотят добиться согласия на что-то непонятное чуть ли не под угрозой слепоты. Вспомнились известные слова иеромонаха Серафима (Роуза): «Сейчас позднее, чем мы думаем… » Но это было сказано еще когда? А сейчас он сказал бы, наверное, так: «Сейчас уже не нужно и думать об этом. И так всё ясно». Это что за методы у них такие? Перед глазным кабинетом ставят какие-то условия… Да еще жестко так! Из принципа ничего не подпишу. Хоть и с глазом ничего не понятно.
Ёлки-палки!…
Из-за двери выглянул врач. «Пройдите… »
Тональность диалога решительно изменилась. Оказалось, мне нужно всего-навсего написать на имя главврача Глазной больницы отказ от обработки персональных данных. Мне выдали листок и несколько дрожащей рукой я начал писать под диктовку все того же Константина Николаевича.
— Да не волнуйтесь вы… — запоздало успокоил он меня. — А если плохо видите, давайте я прысну вам в глаз обезболивающее.
Я отказался. Без посторонней помощи написал отказ. Но рука почему-то взяла более осторожный вариант. Получилось так: « В настоящее время отказываюсь от обработки». А не вообще. Просто на всякий случай. Мол, неизвестно, как там всё дальше обернется. Вдруг будет что-то серьезнее, и тогда…
Ёлки-палки!…
Но, отдавая доктору листок, не удержался, шепнул ему напоследок:
— Вы ведь врач. Зачем же так людей встречаете?
— Это не мой приказ. Мне вообще до этого нет дела, — ответил он. Стена.
Но всё же хотелось, чтобы последнее слово осталось за мной. И я добавил:
— Может, покажете приказ вашего начальства? В письменном виде он должен быть.
Врач и медсестры тревожно переглянулись. И не ответили. Словно бы не услышали вопроса.
Последнее слово осталось за мной.
Как только мы уладили все формальности, врач приступил к своей работе. Я почувствовал в нем сильного профессионала. Не зря же самарская школа офтальмологии считается одной из лучших в стране! Я это связываю с тем, что когда-то в наших краях побывал Святитель Алексий, Митрополит Московский. Он как раз ехал исцелять от слепоты жену монгольского хана Тайдулу. Отсюда и все наши глазные успехи…
Врач поставил диагноз («травматическая эрозия роговицы»), выписал глазные капли. Успокоил. Сказал, поболит четыре дня и пройдет.
— Простите за безпокойство, — вежливо шаркнул я в сторону медсестер и врача.
Они ответили деликатными улыбками. По которым я понял, что им со мной пришлось нелегко.
Из кабинета выходил радостным. Отлегло. Не ослепну. Пусть славу Гомера заберет кто-то другой.
… Как только в машине включил телефон, сразу позвонила Людмила.
— Всё нормально. До юбилея нашей свадьбы заживет. Просто царапина.
Хотел уже нажать на сброс, как вдруг стал почти кричать в трубку.
— Пространство свободы!…
— Что, что?…
— Пространство свободы все время сужается. Мы скоро будем свободны только в одном: в выборе унитазов. Немецкий или финский? А всё остальное будут решать за нас. Свобода — это право сказать «нет». А у нас хотят отнять это право. А его надо защищать, как зеницу ока (я свое око от ёлочной иголки не защитил). Свободой и в крупном, и в мелочах надо дорожить. Ведь это дар Бога! И надо делать только то, что считаешь правильным. И не делать ничего под давлением.
— Зачем этим министерствам и ведомствам, всем этим «операторам» наше согласие? — продолжал я кричать в трубку. — Ну, делали бы всё сами: собирали, передавали, хранили, присваивали. Ан нет… Им еще и согласие подавай. Нельзя им без нашего разрешения. Бог не позволяет. И вот они хотят это согласие любой ценой получить…
Кажется, я всё же выключил телефон, и жена даже половину моих слов не услышала.
До Рождественской службы еще предстояло заехать в аптеку за глазными каплями. А то глаз всё еще слезится…
Вспомнилась вдруг чья-то поэтическая строчка:
Вот и ты беги по жизни, // словно слезы по лицу…
Да, глаз слезился, и капли одна за другой стекали по щеке. Мир расплывался и терял четкие очертания. Боль стекала из глаз еще одной капелькой вечности. Но даже сквозь эту набухшую в глазу слезинку я всё же уже начал различать её — еще робко-робко, но все-таки просачивающуюся к нам с Востока. Проступающую сквозь сизое и безцветное городское небо Звезду.
Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru